Как Бонни и Клайд

[firnwen]

Написано для WTF Tolkien Team 2017. Гангстерская АУ, имеет некоторое отношение к

заявкам с инсайда

заявкам с инсайда: "Прошу нефэнтезийную АУ по ВК или Хоббиту или Сильму. Киберпанк-, космо-, модерн-, на что фантазии хватит" и "А напишете Бильбо/Торин, гетное АУ, в котором Торин - женщина?"

Они сидят бок о бок, облокотившись о груду кирпичей возле полуобвалившейся стены, придерживая стволы на коленях. Та же стена прикрывает их от обстрела. Затишье. Она проверяет обоймы. Он затягивается пустой трубкой.
— А если про нас снять киноленту? Такую, в духе старых немых фильмов…
— Это должно быть весело, задорно, очень кроваво и под старый джаз.
— Как Бонни и Клайд?
— Нет. Как банды Нью-Йорка 1920-х.
— Погоди, Бонни и Клайд — это 1926-й, и шайка у них была…
— Все равно. У них тоже было весело и задорно, но у них не было этих очаровательных перестрелочек по полуподвальным помещениям, баррикад на перекрестках, всех этих милых вещей.
— Ты считаешь перестрелки на баррикаде милыми? Серьезно?
— Восхитительными. Ведь именно там я встретил тебя.
— Ну вот не надо этого. Мы уже сто лет были знакомы. С той вечеринки, где старый мошенник Гэндальф представил нам тебя как лучшего взломщика в этом гетто.
Смех. Сначала одинокий, потом на два голоса. Очень тихо.
— Но согласись, в этом он вам не наврал.
— Соглашусь. Взломщик ты и правда отменный.
Он усмехается.
— Я тогда очень хотел пришить старика. Думал, он издевается. Он ведь любил подколки. Во всем, кроме огненной потехи. Тут он был серьезен, как полицейский броневик.
— Что, не вязалось — я и мокрушники?
Он кивает.
— Не пойми неправильно…
Она заталкивает в щель между кирпичами промасленную тряпку, которой чистила пистолет.
— Тогда у меня было больше шансов понять тебя неправильно. Правда, тогда бы я тебя на ежа прибрала. Наверное.
Она намеренно использует жаргонные словечки. Он знает, что это — еще одна игра. Она любит такие игры — неявные, очень личные, почти без азарта. В любом случае, без того азарта, который просыпается за игорным столом. Он не против. Он знает ее и такой тоже.
— Вот-вот. Наши девчонки все больше по мелкому рыжевью. Или кукольницы… даже старая Лобелия — та еще гагара, все Увалы под ней ходят, но чтоб по-мокрому — ни-ни.
— Замазаться боится. Дура. Смауг бы ее сожрал со всеми ее закромами.
Она кривит рот в презрительной гримасе. Он пожимает плечами.
— Может, еще и сожрет.
Она шипит, как рассерженная кошка или останавливающийся паровоз.
— Мерзкий змей последние берега потерял. Аркенстон мой!
Теперь уже он кривит губы, отказываясь продолжать спор. Откидывается назад, опираясь лопатками о стену, закладывает руки за голову и с наслаждением потягивается.
— А все-таки это было бы красиво. На цветную пленку даже лучше. Представь: широкая пустая улица, закат, ветер гоняет обрывок газеты…
— И совсем никого?
— Сначала — совсем никого. Только баррикада в конце улицы, но и там сначала никого не видно. Потом появляются силуэты. Один, другой, третий… тут главное — не спешить. И музыку давать не сразу. Под пустую улицу и звучать должен только ветер. Пусть газетой шуршит.
Она принимает игру.
— А потом фортепьянные аккорды. Этак тихо, как в третьем акте «Звезды и смерти Фэанаро». На эпилоге.
— Пожалуй. Потому что это и будет эпилог. Когда-нибудь, много лет спустя…
— Когда от нас останутся только воспоминания?
— Примерно. Может быть, еще какое-нибудь пожелтевшее фото, их ведь было несколько на каминной полке… Фродо хороший мальчик, он не станет выбрасывать наши фото. Жаль только, бумага все-таки быстро тускнеет.
— Ничего. Отдаст переснять, теперь это недорого, а Фродо не жадный. Лучше всего — ту, в саду… на ней не видно, что я вчера из перестрелки, и ноги у меня в гипсе.
— Согласен. Ты на ней красивая. И я… как всегда.
Он улыбается. Она осторожно, чтобы не звякнуть лишний раз, ссыпает пустые обоймы в углубление между кирпичами.
— Обещай мне.
— Что?
— Если меня сегодня убьют, ты уедешь.
— Тебя не убьют.
— Если меня не убьют, мы уедем вместе. Я передам дела Армстронгам, Фили вырос неплохим дельцом… а Кили пусть играет, можно будет прислать ему саксофон через пару лет.
— Чтобы знал, что мы живы и счастливы?
— Вроде того. Но если все-таки меня убьют — уезжай. Куда угодно. Подальше. Даже если племянники будут сулить тебе золотые горы. Все равно. Обещай мне.
Он опускает руки, наклоняется к ней, целует в висок.
— Обещаю.
— И напиши книгу, как собирался.
Она не просит — требует. Он улыбается, потирает переносицу.
— Хорошо. Я напишу книгу. О нас. О тебе. Об этом приключении. А потом по ней сделают киноленту.
— И вот уж в ней не останется совсем ничего от того, что было на самом деле.
— Как всегда.
Он снова смеется.
— Зато в ней будет пустая улица и закат. И ветер. И никакого Смауга. И главная героиня все равно будет списана с тебя.
— И в финале будет постаревший, седой Кили Армстронг, выходящий на молодую гоблинскую братву с ручным пулеметом. И над всем этим — первые такты его же хита: «…let my people go».
Она, забывшись, напевает чуть громче, чем следовало бы. В стену над ее головой — и на несколько метров правее — ударяют пули. Она — быстро, очень быстро — проверяет оружие. Свое и его.
— Я думаю, нам пора. Еще немного, и остальные не станут дожидаться сигнала. Ты все помнишь?
— Конечно.
— Встретимся после боя.
— Торин. Любимая.
— Люблю тебя, Бэггинс.
Они встают и, пригибаясь, выходят из укрытия. Она — в свой последний бой. Он — создавать легенду о ней.

И иллюстрация от  Маджере-младшая: