Ты лежишь на траве ничком, оперев подбородок на сцепленные пальцы. Пятилетняя дочь пытается лежать рядом так же неподвижно, но дольше нескольких минут покоя выдержать пока не может. Она то и дело переворачивается, переползает из одного солнечного пятна в другое, и с неимоверно грозным лицом нападает на ветки смородины и крыжовника.
читать дальше
Сад пахнет спелыми ягодами и совсем немного – медом. Ты почти уверен, что аромат меда исходит от Алассэ, и стоит ей покинуть сад – медом будет пахнуть где-то совсем в другом месте. Например, в мастерской ее матери, или в твоей мастерской, откуда она утащила тебя несколько часов назад, или на тренировочном дворе – причем не обязательно это будет двор вашего дома.
Устав кувыркаться, девочка сворачивается в траве рядом с тобой и приникает щекой к твоему плечу.
– Ada, что это?
Алассэ проводит пальцем вдоль тонкой, едва заметной линии на коже. Ты лежишь, отвернув лицо к кусту смородины, и от вопроса дочери слегка морщишься, пользуясь тем, что она этого не видит.
– Плечо, – отвечаешь ты после крошечной паузы. – Грязное.
Плечо и вправду грязное. За время игр и ты, и Алассэ так замечательно перепачкались, что купания в ручье не хватило для восстановления чистоты. Вы обязательно окунетесь еще раз и смоете все пятна глины и разводы ягодного сока. Но пока и так неплохо.
Девочка смеется.
– Я не про глину! Я про узоры. Ты под рубашкой узорчатый, я знаю. И братик. И Нэллах. А я – нет. И у мамы узоров почти нет.
Ты морщишься сильнее, но, когда ты поворачиваешься к дочери, досады уже не видно на твоем лице. Ты не хочешь рассказывать ей. Ты знаешь, что однажды придется. Но не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.
– Это шрамы, – отвечаешь ты как можно спокойнее. – Когда поранишься, иногда заживает долго, и тогда остается вот такой след.
– Я знаю.
Она кивает неожиданно серьезно, и ты на мгновение готов испугаться, но она продолжает.
– Я порезалась однажды, когда братику помогала. Он сразу все полечил и сказал сидеть смирно. Целых полчаса! Ты тогда в горах был.
Да, верно, Корхин говорил тебе об этом случае, и даже хвалил выдержку сестренки. Алассэ выжидающе смотрит на тебя, и ты киваешь.
– У меня не сделалось узора... шрама. Это потому, что я сидела смирно, да?
Ты киваешь снова.
– Да. Если сидишь смирно, ранка заживает правильно, и узора не остается.
Усмешка рождается и затихает глубоко внутри: девочке неоткуда знать, насколько похожими словами вы называли эти отметины на Севере. И не надо пока.
Алассэ не унимается:
– А почему тогда ты узорчатый? Ты умеешь сидеть смирно, я знаю! Это оттого, что ты воевал? Тебя нехорошо лечили?
Ты улыбаешься, вспоминая Гвилвилет, Фалорвен, Миртиль… Ни о ком из них нельзя было бы сказать "она плохо лечила". Нет уж, все, кто тебя лечил, делали свое дело прекрасно, хотя Алассэ неоткуда знать Фалорвен или Гвилвилет, оставшихся вне горного кольца Эхориат.
– Меня хорошо лечили, sellince, – говоришь ты наконец. – Просто у меня не всегда получалось сидеть смирно.
Сидящая теперь у твоего правого плеча дочь кивает, старательно делая Очень Взрослое Лицо. Сейчас она подражает то ли Нэллах, то ли Серегнарэ – очень разные во всем, в минуты задумчивости над очередной задачей эти эллет очень похожи. Мать Алассэ почти никогда так не смотрит, даже если сердится – она морщит лоб и чуть опускает веки, и взгляд получается тяжелым, но не строгим.
– Это потому что ты воевал, – решает наконец девочка. – На войне всегда все получается не так. Не ходи туда больше.
Отсмеявшись, вы и правда какое-то время бегаете взапуски по саду (ты – на четвереньках, чтобы ребенку было проще сравняться с тобой в скорости), а после барахтаетесь в ручье, оттирая друг с друга смородиновый сок. И уже отмытые дочиста, вы снова ненадолго устраиваетесь под ягодными кустами, и Алассэ гладит ладошками твои плечи, бездумно повторяя почти невидимый узор шрамов. Ты нарочито громко мурлычешь, старательно, но не слишком удачно подражая виденным когда-то крупным кошкам; кошка из тебя получается больше похожей на медведя.
В десятке шагов от вас, сразу за ручьем, поднимается по склону Амон Гварет тропинка, по которой через какие-то полчаса вы пойдете домой.
Я тебе почти отвечу. Числа этак 9-го. Но отвечу. Ибо давно собираюсь.
*а еще - кинула б ты мне какую-нибудь свою фотку, которая нравится тебе самой, чтоб я мог с нее рисовать... Та нарготрондская, где ты за столом с камушками, хороша, но снята с какого-то уж больно нетривиального ракурса, мне ее трудно будет развернуть.