Естественно, помню я этот ваш Энск-пятьсот, еще бы не помнить - летал там один такой... Потом - похоронка, еще письмо через год - о том, что "один из лучших" и "как герой", случайные фотки - казармы, аэродром, погоны - хоть так показать детворе отца. И все, чему полагается быть потом.
Сын буркнул - "Давно бы..."
Совсем повзрослел пацан.
Ждала, разумеется. Год, и два, и еще. В ошибку все верила, письма писала - в стол. Смотрела, как хронику, сны про метельный шелк, и как уходили, и как никто не ушел - ни ты, ни ведомый, ни те, кто наперехват, ни тот, кого ты доныне ловишь в прицел: да будь он хоть трижды бессмертен, чист и крылат - в таком-то раскладе поди-ка останься цел. Смотрела, надеялась, прятала седину, носила по пятницам к Вечным Огням цветы... И, в общем, из бед, продлевавших эту войну, не самой большой оказалось, что он - не ты.
И я - не она. И злословить не запретишь. И "крест Найтингейл" - изумительная мишень. Она где-то там, где кипень садов и тишь, стирает бинты и встречает чужих мужей. И если однажды ты все-таки долетишь - нальет тебе чаю и спросит: который день?
Летишь где-то там, и она тоже где-то там, а тут, понимаешь ли, дети. И он. И я.
...а Тот говорил, что тяжелым штурмовикам опасно снижаться до крыш людского жилья.