...много ли расскажут о том, как они шли через море? Оставляя позади горящие горы, спешно покидая гибнущие в огне берега и отмели, не зная, есть ли там, впереди, земля? Наскоро выводя на открытую воду уцелевшие лодьи, и только после этого на коротком крыле перенося на борт раненых, детей и припасы? Возвращаясь в первые дни, спускаясь так низко, что жар от раскаленной тверди начинал всерьез припекать перепонки крыльев, и глядя, как оставленные ими пески спекаются в разноцветное стекло в потеках сажи, а по высохшим руслам вместо испарившейся воды катятся стремительные черные волны пепла и медленные серо-красные – лавы?
Мореходного дела они по-настоящему не знали. Никогда и никто прежде не осмеливался уходить от берега более чем на два-три дня попутного ветра, да и то по большей части паря в воздушных потоках и отдыхая на палубе. А теперь и ветер не был союзником. Попутный, он нес вслед искры и дым, вынуждал задыхаться, заходиться в кашле, и не переставая черпать морскую воду в попытке не позволить парусам и палубам загореться. Становясь же противным, он отбрасывал беглецов назад, в объятия исполинского огня.
Поначалу пытались идти на полночь вдоль берега, по первому обрыву глубины, благо прибрежное течение вроде бы благоволило выжившим и несло лодьи легко и бережно. Но настал вечер, когда первая из лодий, шедших вдоль цепочки островов, обратилась в плавучий костер, и огромных усилий стоило погасить пожары на второй и третьей: подземное пламя, от которого они бежали, добралось и сюда, разорвав островки надвое от подножия до вершины. Неширокий пролив, показавшийся кормчему защитой от ветра и разыгравшихся волн, оказался ловушкой, вырваться из которой сумели не все. И немалой удачей следовало счесть то, что почти никто не успел укрыться в этой ловушке.
Тогда они и повернули в открытое море, более не пытаясь оглядываться. Невзирая на то, что восходящие и нисходящие потоки, привычные каждому с детства, перепутались и смешались, и почти каждому, сохранившему крылья, пришлось становиться на крыло заново. Ветра становились тем более переменчивыми, чем дальше уходили от родного берега лодьи выживших, но каждый в свой черед поднимался в воздух, чтобы несколько часов кружить над ползущей по волнам деревянной стаей: места на палубах и под палубами отчаянно не хватало. Каждый помнил, что отяжелевшие от лишнего груза лодьи пойдут на дно, стоит лишь совершить малейшую ошибку, но никто не знал, есть ли у моря дно.
А земля впереди все-таки была.
И она не горела.
И был день, когда истрепанные волнами лодьи вошли в длинный залив, похожий на трещину в толстом ломте берега. Медленно сужаясь, залив привел их к устью реки, и там беглецы сумели сойти на берег. Кругом вздымались скалы, так похожие на скалы их родины, серые склоны выглаживал ветер, так похожий на прибрежный ветер прежних берегов, и невысокие деревья, цепляющиеся за эти скалы, так знакомо простирали по ветру ветви, покрытые пучками темно-зеленых игл. Вот только родные скалы были горячими от солнца и подземных огненных токов, а эта, новая, земля холодила ступни и едва ли не из самой чешуи выпивала тепло.
Но это была земля. И беглецам предстояло научиться здесь жить.