Все-таки осипла. Голос чудовищный. А завтра на работу.
Ну-ка, чем там мой ларингит гоняется...

---

Пережила "Бегущий город".

Ну да, первый в моей жизни.

Команда "Вертолетное звено МиМиМи", категория "Сфинкс-лайт".

Было весело. Хотя ноги и плечи имеют сказать.



UPD: напарник насчитал 22 км пешей части маршрута (то, что проскакивали транспортом, ессно, не считали) - без тех петель, которые мы накрутили по Пироговке в поисках бонусного КП (причем не там мы его искали, где надо было ) и всякой мелочи. Мда, это больше, чем я от себя ожидала.

---

Бесконечный мастерятник

- А я мастер, со мной и так можно...
- Не-е, у тебя на запястье будет красная ленточка "можно все", чип "оружие допущено" и чип "предмет в игре".

А вообще это мы так на "Бегущий город" выползаем. Уже, можно сказать, выползли.

---

Итак, отныне с 8.00 и до 14.00 в будни я ставлю телефон на беззвучный режим и реагирую только на смс и только в меру возможного. Иногда, наверное, и дольше, но до двух точно. Ибо новая деточка и график работы.
Это означает, что у меня таки новая работа - с точностью до форсморжей.
Еще это означает, что этим летом, кроме своей игры, я технически попадаю только на те, куда можно приехать поздно вечером пятницы или даже утром субботы. На собственную игру отпуск мне обещали. А вот на Эрегион я уже точно не доеду. И про барахировку проще не думать.
Правда, это единственный отпуск, который мне таки обещали однозначно, и мои прекрасные Хибины под большим вопросом. То есть они мне будут, только если родители деточки соберутся в отпуск в подходящие сроки.
Но это работа с хорошим графиком и дальним прицелом, т-т-т.
Теперь еще бы получить положительный ответ на незаданный не мной вопрос (все ок, вопрос и должна в нынешнем раскладе задавать не я, и раньше той недели не выйдет, ибо нужен рабочий день) и найти правильную школу для мелкого медведа. И будет совсем хорошо.

---

Вот. Вот таких разбойников я хочу на "Море".

(Ну то есть и не таких тоже, но эти ведь прекрасны...)
end-of-age.livejournal.com/29670.html

---

Завела сообщество для техов на "Море".

Аж два:
budet-more-tehi.livejournal.com/
budet-more-tehi.diary.ru/
Разумеется, оба закрытые.
В ЖЖ-сообщество стучитесь, и если я вас опознала как мастера или теха - я вас впущу, а если не опознала - то спрошу в личку, кто вы.
В дайри-сообществе ищете кнопочку "вступить в сообщество", и если ее нет или она не срабатывает - пинаете меня в умыл, я добавляю вас в список, и кнопочка включается и работает.
ВКонтакт-сообщества не будет.
Рассылка будет, если надо, но не раньше середины мая.

---

Клуб "Очумелые ручки"

14.04.2015 в 07:09

Пишет  firnwen:

Клуб "Очумелые ручки"
...заседает на этой неделе в воскресенье, 19 апреля, с 16.00. Продолжаем борьбу с рельефом и инвентаризацию, подбираемся к Тропам Снов, желающие сочинить себе задание на майские праздники - тоже не вопрос.
Далее до 11 мая в клубе возможен перерыв.

---

Поющая и не только - просто сходите по ссылке и посмотрите, ага?

inter.ua/ru/news/2015/04/09/5831

---

Пополнение в коллекции мастерских прозвищ

Стратосфера, сын Астронома
Девочка Подкустовный Выползень
Пенек
Будущий баобаб

---

Как хорошо, что я ничего не запланировала на четверг и почти ничего - на пятницу.
Пожелайте мне удачи, товарищи, на днях иду знакомиться с возможной новой подопечной.
И если там все срастется, то у меня будет "план Б" на предмет решения еще одной Задачи Года.

Вопрос: Пожелать?

1. Удачи.		10	(23.81%)
2. Все будет как надо.		10	(23.81%)
3. И даже лучше.		22	(52.38%)
Всего:		42

---

Лыт

1. Я гребаный сноб в плане игр. Мне от этого даже не плохо, ну, вернее, от попытки играть с партнером, не заинтересованным знать мир игры, мне будет гораздо хуже. Плохо от этого обычно другим, причем не тем, с кем я играть не готова. И мне таки даже не стыдно, ой.
2. При разборе угла-он-же-завал найдена ударная дрель. И шлифмашинка. Вспоминается "Школа в Кармартене", однако.

UPD:
3. Намерили без малого 85 метров выгородок. Правда, 25 из них - шириной 90 см, но зато какие из этой штуки можно сделать руины одного сокрытого города!..
Правда, теперь надо убрать хотя бы часть того раздрая, который получился при разборе. Иначе и ночью не пройти будет, и репетировать негде будет.

---

Нибергсунн

Раисе, с благодарностью и признательностью.
Кажется, так полагается писать, хотя я ни в чем не уверена. Но этим текстом и вообще этой темой я обязана именно ее постам об истории Норвегии, и прежде всего - "Маленькому" Сопротивлению" naiwen.livejournal.com/372252.html. Именно оттуда на меня вышел король Хокон VII, совершенно феерический человек, тем более невероятный, чем больше я о нем читала.
Хотя, конечно, "история о том, как король сбежал от гитлеровцев на лыжах" - далеко не единственная история, о которой стоит знать. Но о крепости Оскарберг, о демарше школьных учителей, о "русской маме" и "сестренке Маргарет" я, может быть, тоже когда-нибудь смогу написать. Если сумею подобрать слова, достойные трудов прекрасной и мудрой женщины, с которой все это началось.

PS. Осторожно. История вышла довольно-таки страшной.


Норвегия, Нибергсунн, 11 апреля 1940 года. Вечер.

Ранние сумерки расползались по деревне Нибергсунн, заставляя жителей зажигать свет. Вот озарилось окно Людвига – деревенского пастора. Вот бакалейная лавочка погасила огни, и почти тотчас же свет замелькал в окнах жилой части домика. В двухэтажной деревенской гостинице тоже вспомнили об освещении, тем более что хозяева уже подметили: важный постоялец не отрывается от работы до глубокой ночи.
Да и работа у него была особенная.
Почти шесть часов прошло с того мгновения, как король Хокон VII надиктовал секретарю ответ на депешу немецкого посла Брейера, и доктор Кот, министр иностранных дел, этот ответ передал: "Если у господина посла Германии имеются конкретные предложения, министр иностранных дел готов их выслушать и представить на рассмотрение короля Норвегии". Полсуток миновало с тех пор, как король отказался отвечать на требование Нового Правительства вернуться в столицу: капитану Иргенсу пришлось уехать даже без формального письменного отказа. Сутки – с переданного через радиостанцию Эльверума обращения правительства.
Далекий низкий гул заставил короля Хокона VII и его приближенных сперва встревожиться, а затем броситься вон из гостиницы, дававшей им приют последние несколько дней. О документах государственной важности король не привык беспокоиться, всецело доверяя своему секретарю (и, заметим в скобках, секретарь не подвел своего короля – истинный скандинав, у которого все хранилось в идеальном порядке, и который менее чем за полминуты сумел собрать все необходимое). Хокон задержался лишь для того, чтобы бросить несколько слов хозяину гостиницы, столь же гостеприимному, сколь и преданному, и его жене, подававшей такие вкусные обеды. Хозяева гостиницы оказались понятливыми. Жаль, что невозможно было так же быстро предупредить всю деревню.
Когда немецкие самолеты показались на горизонте, король со свитой были уже в лесу, надежно укрытые от самого острого взгляда, даже усиленного лучшей цейссовской оптикой. Несколько жителей Нибергсунна стояли здесь же, задыхаясь от страха, и их было слишком мало.


Норвегия, Эльверум, 10 апреля 1940 года. Поздний вечер.

Радиоволны – незримое, но оттого лишь более могущественное изобретение человечества. Голос короля Хокона, знакомый едва ли не каждому норвежцу, разносился их силой и властью по всей Норвегии, и каждый подданный мог слышать признания и призывы своего монарха.
– Что касается лично меня, — говорил король, — то я не могу принять требования Риббентроппа и Брейера, сиречь требования Гитлера, руку которого они держат. Это совершенно противоречит моему пониманию королевского долга. Почти тридцать пять лет назад вы избрали меня королем Норвегии, я принял ваш выбор, признал вас своим народом. Потому сегодня я не смею предать ни вас, кому я клялся в день коронации, ни сами эти клятвы. Я не могу назначить никакого правительства во главе с предателем Квислингом – человеком, к которому, насколько мне известно, не питает доверия ни стортинг, ни вы, мой народ.
Король перевел дыхание, – можно было не сомневаться, что этот вздох слышала вся страна, – и продолжал.
– Я не считаю достойным вынуждать правительство принимать решения на основании одного только моего мнения. Я в полной мере понимаю все доводы в пользу подчинения немецким требованиям, начиная с войны, в которой норвежцы уже начали платить жизнями за свои убеждения. И если правительство будет вынуждено принять именно такое, горькое для меня решение, единственное, что останется для меня возможным – отречение от престола.
Король замолчал, с видимым усилием расцепил сжатые пальцы, выудил из нагрудного кармана платок и вытер взмокший лоб. Как всегда, Хокон VII обошелся без подпорок в виде заранее написанной речи, но сегодня он волновался больше обычного. Шутка ли – фактически официально объявить войну более сильной и агрессивной державе, эту войну уже почти выигравшей!
С полминуты в радиостудии царила тишина. Затем королевский секретарь откашлялся и громко, торжественно зачитал документ, впоследствии получивший известность как "Эльверумский мандат". Согласно этому документу, норвежское правительство, успевшее покинуть Осло во главе с королем, оставалось полноправным правительством и в изгнании, получая дополнительные, весьма обширные полномочия до окончания войны. Любое правительство, которое будет благоугодно сформировать немецким оккупационным властям, объявлялось заведомо нелегитимным, и его указам следовало сопротивляться со всей возможной силой и изобретательностью.
Норвежцы двумя днями ранее уже пережили час позора, когда майор Видкун Квислинг ворвался на центральную радиостанцию и объявил себя главой нового правительства – правительства, лояльного гитлеровской Германии. Норвежцы хотели услышать своего короля: неужто и он признает вторжение мерой защиты от Англии, а Квислинга – героем?!
Норвежцы услышали.


Норвегия, Нибергсунн, 11 апреля 1940 года. Вечер.

Самолеты стремительно приближались. Несколько минут – и вот крестообразные силуэты уже накренились в пикировании. Звено "Юнкерсов" состояло всего из трех боевых единиц, но каждый нес больше полутонны бомб, и этого оказалось более чем достаточно для крошечной деревни.
Земля буквально поднялась на дыбы. Огонь расплескался по единственной деревянной улице Нибергсунна, врываясь в дома, с ревом пожирая крыши и ставни, с неменьшей жадностью набрасываясь на людей. Сбросив свой адский груз, "Юнкерсы" снова задрали носы в зенит – но секунды надежды истекли, и немецкие пилоты развернули машины для штурмовки. Именно в ту минуту, когда перепуганные люди пытались вырваться из горящих домов и бежать в лес.
Крупнокалиберные пули вырывали из тел куски плоти, вколачивая беглецов в снег. А в нескольких сотнях метров по другую сторону спасительной черты стоял по колено в снегу король Норвегии Хокон VII, урожденный принц датский Карл Кристиан фон Глюксбург. Король смотрел, как гибнут его подданные, виновные только в верности своему правителю, и запоминал происходящее до малейшей детали.
Фру Хансен, круглолицая жена бакалейщика, пролетела по улице, обеими руками обхватив – ребенка? кошку? никто из гостей злосчастной деревни не знал, велика ли семья Хансенов. Пули настигли ее уже на полпути к лесу, и голова бедной женщины разлетелась красно-серыми брызгами. То, что фру Хансен так старалась уберечь, при падении оказалось под ней, и оставалось только надеяться, что ни один из немцев не захочет еще раз расстрелять уже мертвое тело – для надежности или похваляясь меткостью.
Седовласый и худой пастор Людвиг появился на пороге своего домика, примыкавшего к кирхе, лишь на мгновение раньше, чем просела горящая крыша. Старик не удержался на ногах и завалился на бок, прижимая к себе Библию, но прежде, чем он сумел встать, пулеметная очередь буквально разорвала пополам и его, и книгу.
Подросток в лохматой шапке споткнулся, когда в шаге от него с крыши рухнула горящая балка, шарахнулся вправо и как-то нелепо подпрыгнул. Впору было бы удивиться этим па, настолько же гротескным, насколько и несвоевременным, если бы из прыжка мальчишка не рухнул в горящий снег уже мертвым, складываясь пополам. Шапка свалилась, и волосы вспыхнули одновременно с ней.
Фрекен Матильда – служанка из гостиницы.
Какая-то старуха вместе с ней – мать, бабка, свекровь?
Рыжий здоровяк, вроде бы с окраины, вроде бы лесоруб.
И еще. И еще.
У короля было хорошее зрение и хорошая память.


Норвегия, Осло, 1927 год.

Небольшая комната в королевском дворце была бы заполнена дымом, как при пожаре, если бы пламенные речи становились пламенем и на самом деле. Король Хокон VII слушал своего министра на первый взгляд вполне благосклонно, однако по спокойному, как у ледяного изваяния, лицу невозможно было прочесть, что он думал на самом деле.
– Ваше Величество, но коммунисты угрожают самой целостности королевской власти! Идеология как коммунистов, так и социалистов прямо отрицает целесообразность монархического строя и призывает к его свержению! Неужели вы не видите, Ваше Величество, сколь необходимо запретить коммунистическую партию или по меньшей мере ограничить их возможность смущать умы честных норвежцев?
Король усмехнулся, приподнял руку с подлокотника кресла, и господин министр замолчал: король изволит говорить. Вот сейчас он согласится с приведенными аргументами, и можно будет извлечь из портфеля заранее заготовленный указ, король поставит подпись... А король всего лишь потянулся за трубкой, неторопливо раскурил ее и лишь тогда ответил:
– Видите ли, мой друг, когда я принимал корону, я обещал быть справедливым правителем для всех норвежцев. Да-да, в том числе и для коммунистов с социалистами. Пока эти честные норвежцы не швыряют бомбы и не режут глотки другим честным норвежцам, они вольны говорить что угодно, лишь бы не нарушали закона. А пока они верны закону и своей стране, я буду защищать их права так же, как и права монархистов...
Министр закашлялся, и дым королевской трубки не имел к этому кашлю ни малейшего отношения.
– Ох, Ваше Величество, как бы с таким подходом они не выбрали вас в какой-нибудь совет или комитет! Вы знаете, как коммунисты любят всякие комитеты.
Хокон VII выпустил колечко дыма и усмехнулся еще более благодушно:
– Пусть выбирают. Это покажет мне меру их доверия и уважения.


Норвегия, Осло и долина Гудбраннс, 12 апреля 1940 года.

Все радиостанции Норвегии с самого утра передавали единственную новость: прежнее правительство уничтожено, король и наследник престола погибли. Страна погружалась в траур; новое правительство покуда не препятствовало этому. Однако многие норвежцы верили в своего доброго короля, и потому вслушивались в радиосообщения весьма недоверчиво: разве кто-то видел короля мертвым? Разве Господь и верность подданных не защитят государя, столь всенародно любимого?
Король Хокон VII уходил на лыжах вверх по долине Гудбраннс и, разумеется, не мог слышать заверений диктора. Он слушал голоса и дыхание своих спутников, не все из которых были готовы к дальнему и трудному походу, и время от времени ему начинали мерещиться пугающие картины: застывшие в нелепых позах тела людей, скованных последним сном, покрытые тоненькой ледяной пленкой незакрытые глаза, пальцы, скрюченные отчаянной мольбой и смертной мукой. В очередной раз поймав себя на подобных мыслях, король встряхивал головой и заставлял себя вспомнить другое, не менее страшное: корчащихся в огне собственных домов женщин деревни Нибергсунн, их черные обгоревшие руки, их глазницы, текущие дымящейся кровью. Разорванное пополам очередью крупнокалиберного пулемета тело деревенского пастора – ровесника самого Хокона, обнажившиеся в дырах от пуль белые неровные ребра. Жирный черный дым над домом, под кровом которого король провел последние два дня в своей стране. Он не смог защитить своих людей. Он должен за них отомстить. Он обязан сохранить тех, кто все еще идет с ним по этой неровной долине. И тогда, как более умелый лыжник и опытный путешественник, король Хокон VII находил нужные слова, выбирал время привала, подсказывал, как лучше разделить небольшой запас пищи, чтобы его хватило хотя бы до следующей деревни. Рано или поздно их группе встретятся отряды норвежских войск, рассеянных и ошеломленных, рано или поздно можно будет попытаться заново организовать сопротивление захватчикам. А если с королем будет добрая удача, то и союзники не подведут. Боже, храни Норвегию...
Снова и снова, переставляя лыжные палки, король повторял имена тех, с кем успел познакомиться в деревне Нибергсунн, и тех, кто сопротивлялся немецким войскам в Оскарберге и на дороге к Эльверуму, и тех, кто оставался в Осло – а значит, мог рано или поздно попасть в тяжелые жернова Нового Порядка. Всех, кого знал, и вместе с ними – всех, кого подразумевали цифры переписи. Они были и оставались его народом. Он верил, что они не подведут его. Ради них он обязан был продолжить войну.

---

Хороший, в общем-то, был день, толковый, результативный. Куличи отвезли, на месте помогли, плакаты в садик и кроссовки Сашке купила, недостающие расходники на заказ тоже нашла. Только ноги теперь болят ужасно. И спина ноет. И с деньгами снова не ква. Но зато не без смысла все это.

---

Мастерское грустное

Пятиминутка нытья ON.
Нужен мозг. Мозга нет.
Нужны люди. Людей не хватает. Ну ведь самое вкусное же, самое разнообразное, нафига всем эльфы сдались...
Нужны энты. Два. Можно пять. А нету...
Пятиминутка нытья OFF.

---

Дорогая эскадрилья, тут хорошие товарищи подарки бабушкам собирают.

А именно - "Старость в радость", с которыми мы каждый май ездим. Сейчас у них - сбор Пасхальных куличей для бабушек и дедушек в домах престарелых.
Вот исходная запись на их сайте: www.starikam.org/home/news/kulichi_easter_2015/:
"Друзья, воскресенье 12 апреля - ПАСХА! Как выяснилось, в Подмосковье, Тверской, Тульской областях не так уж мало домов престарелых и больниц, где куличей не ждут ни от кого, кроме нас. А это значит, что нам нужно более двух тысяч (!) небольших куличиков.
Идеальный кулич весит примерно 200-250-300 грамм, хорошо упакован.
Собираем куличи в четверг, пятницу и субботу наступающей недели (9, 10, 11 апреля) с 10 утра до 10 вечера на улице Шухова 17 корп 2. Это пять минут от метро ,,Шаболовская", там один вход с торца, вы нас не пропустите.
В 10 утра куличи можно оставлять охраннику, а чуть позже и до победы там будут наши волонтёры (и вдруг вы тоже хотите помочь в приёме куличей?)))"

Что еще можно приносить с собой и как еще можно помочь старикам, читайте по ссылке (кратко - можно приносить бинты, хозяйственные перчатки, чистящие и моющие средства, влажные салфетки без запаха в больших пачках, подгузники для взрослых - размер 3 и 4 (L и XL), впитывающие пеленки 60х90, механические тонометры, небольшие радиоприемники).
Я думаю дойти туда в пятницу утром. Или завтра. Как срастется.
Если кто хочет, но не успевает - можно на спевке выдать мне передачу или денежку, и я в пятницу донесу все, что будет от всех участвующих нас.

---

А порекомендуйте мне музыки? Предпочтительно - инструментал, голоса и хоры - допустимо, но лучше без слов, электричество и тяжеляк - возможны, "тяжелые" обработки классики приветствуются. Скрипка и/или виолончель плюс что-то - совсем хорошо.

---

Унес у напарника флешмоб.

Правила:
А. Отмечаетесь в комментариях, и я даю вам цвет.
Б. Вы пишете на своем дайрике 4 ассоциации с этим цветом, а именно:
1) связанную с детством;
2) связанную с чувством;
3) связанную с природой;
4) связанную с чем/кем угодно.

Мне от  ninquenaro - рыжий.
1) Кот. Его так и звали Рыжим, как-то ничего другого не прижилось. Своенравный дворовый котяра, который завелся-то у нас довольно случайно, но, в общем, видно было, кто в доме главный. Потом он потерялся (он на улицу шастал только так, даром что мы на восьмом этаже жили), а через два месяца объявился возле бабушкиного дома, куда нас с братом отвозили на лето. Это, если что, не Саратов, это Маркс, что-то около 80 км только междугороднего шоссе.
2) Рыжесть - это не цвет шерсти, это состояние души и крыши. В некотором роде диагноз. "Морда рыжая" и "морально рыжий" - сюда же. Составляет сложный клубок и простой словесной расшифровке не поддается.
3) Осенние листья, шорохи, шелесты, и обязательно - огромный венок, который можно так и засушить, венком. Когда я снимала комнату на Профсоюзной, у меня такой венок на торшере прожил несколько месяцев.
4) Мой первый накрышник, Виль Скарлет, был рыжим. Ну то есть он и остается, конечно - и рыжим, и накрышником. Он у меня как завелся лет в пять или шесть, при просмотре робингудовского сериала, так и прирос.

От  Эйлинн - темно-фиолетовый.
1) Ирисы в нашем ботсаду такие были. А ботсад - через забор от школьного двора. Мы туда бегали через дыру в заборе, как полагается. А на летней "отработке по благоустройству" мне как-то раз цветочная часть ботсада и досталась - и даже ирисы еще не все отцвели.
2) Скорбь. Очень глубокая, очень спокойная, очень про справедливость и естественный ход вещей в природе. Между Намо и Ниэнной Фуи.
3) Сумерки, причем летние, поздние и подмосковные. Поволжские - совсем другие.
4) Из темно-фиолетового бархата шилось одно из первых моих заказных сложных платьев. Шить из бархата я с тех пор нежно ненавижу. Хотя платье удалось и, кажется, до сих пор носится. А к поиску того бархата приросло выражение "объявить мировым злом и не забыть визитку!" - это про магазин, где мы его таки нашли, и про то, почему нельзя туда идти с деньгами. Редкое было место с хорошим выбором х/б бархата по очень невысокой цене. Жаль, что закрылось.

От  :Черёмуха: - вишневый.
1) Вишневый - это вишня. Ведрами. Из бабушкиного сада. Эту вишню надо было колупать на варенье, удобнее всего - шпильками, и руки потом были тоже вишневого цвета.
2) Восторг и нежность - вишня цветет: лепестки белые, а сердцевинка - вот такая.
3) Пионы и астры в начале осени. Не обязательно на 1 сентября - они в начале осени вообще очень есть.
4) Еще розы такие бывают. Мелкие, густого такого вишневого тона, почти черные, очень их люблю. Один из немногих вариантов цветов, которые мне хотя бы иногда можно дарить.

От  *Narwen - серебро.
1) У мамы среди прочего было несколько серебряных браслетов и цепочек и серебряное ажурное блюдо. Разумеется, их нельзя было брать "просто так". Разумеется, я ими играла.
2) Последние мгновения перед боем, горны и очень белый свет солнца. Из нынешнего - последние мгновения перед выходом на сцену в майских концертах: перед уходом туда, на глубину и ввысь. Такое же серебряное чувство.
3) Снег, конечно же. Не первый, а тот, который ложится уже властно и прочно в разгар зимы, под более-менее настоящие морозы.
4) Лазурь и серебро, конечно же. Стяги в серебряном небе.

От  Aenirte - золотисто-желтый.
1) Янтарные бусы. Бабушкины. Мне можно было с ними играть и даже надевать просто так.
2) А это конкретная весна, температура под 39, Пасха, колокола, и когда прикрываешь глаза - по изнанке век идут на взлет ангелы.
3) Янтарь на просвет. Я знаю, насколько разным он бывает, но на просвет он всегда золотой, даже если на самом деле зеленый или непрозрачный. И еще огурцы цветут таким вот не-просто-желтым.
4) Пиритозамещенный аммонит в породе. Золотистая спираль по песочно-желтому и серому.

От  Снежная Маска - индиго.
1) Флоксы вдоль бабушкиного дома. И какая-то еще мелкая цветочная ерунда там же.
2) Смирение перед лицом судьбы. Оно примерно такого странного условно-фиолетового цвета.
3) А еще сливы бывают такого цвета.
4) Дети, блин, индиго. Мне ими пытались мозг прокапать в некий момент с такой интенсивностью... хорошо, что недолго. Так ведь и убиться можно. Об меня.

запись создана: 31.03.2015 в 14:54

---

Тум-балалайка

Записано на ЗФБ для команды WTF WW II 2015.
Август 1944, приграничье Румынии.

Странная тогда у нас вышла дневка. Не то чтоб нехорошая, а вот странная.
Вроде и усадьба стояла целая, хоть и брошенная, даже стекла не повыбиты почти. Красивые, кстати, стекла, в угловой башенке – флигель называется – аж цветные. Вроде и живность по двору бродит – куры, гуси, свиньи какие-то очумелые. А как стало ясно, что проторчать нам тут до ночи, если не до утра, так нехорошо на сердце стало. Гляжу на тех свиней, и боязно делается, вот как есть они очумелые. Старшина Фомин потом одну пристрелил-таки, как она, тварюка здоровая, на куру наскочила и давай ее трепать. Если на куру, говорит, взлезла, яко тигра дикая, так, может, и на человека попрет потом. Дичают они, говорит, без людского окрика, злые делаются да умные. Я себе так думаю, свиньи – они и есть умные, да о них сказ вдругорядь будет.
Мы чего в той усадьбе встали-то – своих догоняли, колонну госпитальную, да полуторка поломалась. Кашлять мотор еще с утра пораньше начал, на переправе, вот где мостик под нами подломился. Федька-шофер тогда назад как сдал – так и надорвалось в нутре железном. А чего ж, машина хоть и неживая – а живая, это вам любой моторист скажет, хоть колхозный, хоть городской. Мостик так и ухнул едва не с-под колес. Федька бранится по-матерному, речка хоть и узка, метра четыре всего будет, а глубокая, без мостка хоть какого не переберешься, мотор сразу зальет – и крышка, а еще груза пудов двадцать, а еще люди – плавать-то у нас не все умеют. Старшой колонны, капитан Котиков, тогда сказал, мол, ниже по течению должен еще один мостик быть, за большой деревней, а если и нету уже – так в деревне, мол, разживетесь чем да хоть наплавной наведете. Вроде как этот район уже от врага очищен, а у вас охранение в кузове, цельное стрелковое отделение, справитесь, мол. Мы и двинулись. Деревня та по карте недалёко была, часа за два нормальным ходом, ну, на больном двигателе так три, много – три с полтиной. Вот на третьем-то часу и отказал мотор. Деревню видать еще не было, за горкой она да за перелеском, а усадьба на самой горке.
Мы полуторку-то нашу на двор затолкали, охранение выставили, Федька в нутро машинное по ремень закопался, да и пошел старшина Фомин с двумя бойцами до деревни: на мост посмотреть, местных расспросить, табаку на сахар выменять. Ханна-докторица еще с ними увязалась – вдруг, мол, помощь кому нужна, деревня хоть и большая, да земля здесь не наша, да время нехорошее, может, и фельдшера своего нету. Вторая тетка, что с нами была, в усадьбе осталась, старшей по охранению: Тамарка из стрелкового, бывшая партизанка. У самого Сабурова воевала, это вам не стол полотенцем обмахнуть. Их в нашем охранении пятеро таких было – двое медведевцев да трое сабуровцев, старшина из них с собой и выбрал.
Час ждем – нету никого обратно. Два ждем – нету никого. На третьем часу Тамарка нехорошо так поглядела на парня одного, тоже из сабуровских, Митькой звать вроде, и кивнула едва приметно. Он где сидел – там и подхватился, вот был, а вот и нет его, уже на склоне мелькнул да снова пропал. А Тамарка ко мне чуть повернулась, вполглаза на меня глядит да на пулемет, вполглаза за перелесок.
– У нас его Кажаном звали, – сказала. – Нетопырем то есть. Как в разведку идет, так все видит, а его ни разу за три года не увидали.
И тоже ведь: не успел Федор из мотора вылезти на перекур – вертаются все четверо. И этак получается, что трое идут, а четвертого под руки ведут. Четвертую. Ханну-докторицу. Хоть и привычные у нас все, а встречать вскинулись – кто не на посту, понятно. Привели, на крыльцо той башенки – флигеля – усадили, Митька Нетопырь одеяло из дома принес, сел, докторицу тем одеялом кутает. А она смотрит себе в коленки, ровно как неживая, руки сжала – не расцепить, и дрожь ее бьет, крупная, нехорошая.
– Сынки, давайте-ка чаю крепкого, с сахаром.
Это Тамарка голос подала. А старшина Фомин рядом с нами сел и говорить начал. Негромко, размеренно, будто воду несет да расплескать боится.
– Был там мост. Взорван. И деревня была. Брошена. А в одном из домов, с краю деревенской площади, держали пленных, вокруг дома сохранились фрагменты временной изгороди из колючей проволоки. Живых там не осталось, всех расстреляли, и пожарище на полдеревни, от площади до речки. Вероятно, убитых сжигали, чтоб явных улик не оставлять, а огонь на соседние дома перекинулся. Там, на площади, товарищу военврачу и поплохело. Она сказала, часть пленных заживо сгорели, ранеными, сказала – по телам видно.
Уронил – и замолчал. Тут как раз рядовой Иванченко чай притащил в котелке, крепкий, как Тамарка просила, так старшина Фомин тот котелок двумя руками взял и пил – медленно да мелко, ровно из блюдечка. Недолго пил, скоро дальше по кругу передал. Утер усы рукой и продолжил.
– Бойцы говорят, что деревня брошена недавно, два-три дня назад. Товарищ военврач по телам определяла те же два дня. С одной стороны, это означает, что ремонтировать мост можно при минимальном охранении, поскольку взрывал его отступающий противник явно за собой. С другой стороны, материал для ремонта придется брать в деревне, а вид и запах там такой, что я не во всех наших бойцах уверен. У нас четверо новобранцев, крови вроде бы не боятся, а блевать наверняка потянет.
Тамарка вздохнула и Ханну за плечи приобняла.
– Похоронить бы их, старшина, – говорит. – Хоть тех, кого не дотла пожгли. Не то чтоб я запаха или заразы боялась, а нехорошо оно – так бросать.
– Нехорошо, – соглашается старшина Фомин. – Вот и товарищ военврач говорила. Так точно, старшина, похороним.
Вот, стало быть, он старшина, и она старшина, только к Фомину я привыкши, больше двух лет вместе воюем, а Тамарка из переформированных, недавно у нас. Да и попроще она, как есть старшая сестра, а кто молодой совсем – тому и за приемную мать сойдет. Тем же молодцам из Полесья да новобранцам. И видно по ней, что зря старшина Фомин на тех, недавно призванных, осторожничает – они ведь под немцем выжили, всякого повидали.
А он тем временем поднялся уже и парней собрал, кто под ружьем дольше прочих. Мол, первая смена наша, через три часа поменяемся, а если к тому времени Фёдор машину починит, то они нас в деревне ждут. Собрались и таковы были, нам с Тамаркой новобранцев оставили. Федька тут же снова в мотор зарылся, я посты по новой расставлять пошел, а как к крылечку вернулся – так впору снова подеваться. Не до меня там. Тамарка Ханну за плечи обнимает, по волосам, сединой не по возрасту побитым, гладит, да приговаривает этак распевно, по-бабьи, ровно как у нас в селе было.
– Ты плачь, Ханна, – низко так, тёмно, то ли ласково, то ли горестно, – плачь, тебе ведь есть по кому плакать.
– Не могу, – шепчет в ответ Ханна, – нечем мне плакать, Томочка, с самого Харькова нечем. С того дня, как про своих узнала...
И ведь верно, некому здесь у ней быть, нет у докторицы нашей живой родни, всех фрицы убили. Как мы в Харькове стояли, она два дня искала хоть кого знакомого, и нашла – соседка ее бывшая где-то на кладбище пряталась, как дом разбомбили, а ушли оккупанты – на развалины вернулась. Не знаю, в уме ли была та соседка, а только она Ханне и рассказала, как ее родню в числе прочей еврейской нации сперва в заводские бараки сгоняли, а после в Дробицкий Яр на расстрел. Сама-то наша докторица в сорок первом на переподготовке была, в Кировской военно-медицинской, как в конце апреля на курсы направили – так оттуда и в действующую армию пошла. Оттого и жива, стало быть.
– Не можешь плакать – вой, – рубит Тамарка. – По покойникам – воют.
Кивает Ханна. Медленно-медленно, как сонная. И тем же мертвым голосом отвечает:
– Я выть не умею, Томочка. Из городских я, нас петь учили. А ты подтяни, ты эту песню знаешь, а мне так проще будет.
И повела – а я стою, слушаю. Вроде даже знакомое что-то, про парня с девушкой, как водится – а притом не узнаю. Сообразил наконец: не по-русски она поет, оттого и выходит больше про горе, чем про любовь. А тут и Тамарка подхватила, меня как морозом по шкуре продрало: со слов выходит – парень к девке подкатывает, свататься хочет, а с голосу – девка над домовиной воет, покуда жениха ее хоронить везут.

– Парень, тебе я скажу не шутя,
Камень растет без тепла и дождя,
Вечно гореть любви суждено,
Плакать без слез может сердце одно...

И страшно мне, и деться никак – заметят. Нечего делать, стою – по сторонам посматриваю, парни на местах вроде, слушают ли – не сказать по ним, но автоматы держат правильно, и головами почем зря не вертят. Федьки не видать токмо... ан нет, вот он, мотор закрыл да к колесу привалился, приказа ждет. А бабы наши все тянут, все горе на кулак мотают.

– Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-бала, тум-бала, тум-балала...
Пой, балалайка, плачь, балалайка -
Вечно гореть любви суждено...

И вот туточки гляжу – плачет Ханна, сама поет – сама плачет, крупные слезы по лицу катятся. От сердца и отлегло: ежели плачет – стало быть, жива будет докторица. Ин и ладно, жива будет, так и горе у ней заживет помалу. Дождался я, пока они с Тамаркой замолкли, обнялись да расцеловались, ровно сестры, покашлял негромко – пора, мол.
Обернулась ко мне Ханна, голову наклонила.
– И вам спасибо, – говорит, – товарищ ефрейтор, что подождали. Я уже в порядке, могу работать.
Глаза-то у ней красные, напухшие, лицо от слез блестит, но чую – не врет, по-зряшному не храбрится. Собрались мы – и покатили малым ходом к деревне, товарищу Фомину с остальными бойцами помогать. Полным-то составом мы и мост еще до заката навели, из бревен от погорелых тех домов. А назавтра к полудню и своих догнали.

---

Все знают, что "Рыцари Чаши" - песня. Кроме автора, то есть меня.
В одном из зимних текстов вынырнул эпизодический цыган и его очень дальняя родственница. Связанный с этим текстом другой зимний текст не про них, даже рядом не проходили. Но похоже, что придется и про них писать. Мало мне было Ханны и Тамарки. Здравствуй, матчасть.
Концертные планы на начало мая старательно усложняются. Нет, это не мы их так, это они сами, то есть обстоятельства, а нам надо как-то втиснуться в эти обстоятельства. Сложно. Но пока шансы есть. Один концерт передвинулся, второй пытается это сделать, а пятый между остальными четырьмя непонятно куда пихать так, чтобы не сдохнуть , но стоило бы.
Зато пирог стоит и супчик в процессе. Хоть с ними никаких особенных сложностей нет.

---

Клуб "Очумелые ручки"

...заседает на этой неделе в воскресенье, 12 апреля, с 16.00.
Можно быть на репетиции и остаться на крафт. Можно подумать про идею упасть на нас с вечера, но тут уже надо будет считать покладочные места (хотя спальник всегда найдется).
В программе заседания - горы, пропасти, паучьи туники, мандосские накидки и инвентаризация запасов.